Неточные совпадения
Во время разлуки с ним и при том приливе любви, который она испытывала всё это последнее время, она воображала его четырехлетним
мальчиком, каким она
больше всего любила его. Теперь он был даже не таким, как она оставила его; он еще дальше стал от четырехлетнего, еще вырос и похудел. Что это! Как худо его лицо, как коротки его волосы! Как длинны руки! Как изменился он с тех пор, как она оставила его! Но это был он, с его формой головы, его губами, его мягкою шейкой и широкими плечиками.
— Ах, нисколько! Это щекотит Алексея и
больше ничего; но он
мальчик и весь у меня в руках; ты понимаешь, я им управляю как хочу. Он всё равно, что твой Гриша… Долли! — вдруг переменила она речь — ты говоришь, что я мрачно смотрю. Ты не можешь понимать. Это слишком ужасно. Я стараюсь вовсе не смотреть.
Левин вдруг покраснел, но не так, как краснеют взрослые люди, — слегка, сами того не замечая, но так, как краснеют
мальчики, — чувствуя, что они смешны своей застенчивостью и вследствие того стыдясь и краснея еще
больше, почти до слез. И так странно было видеть это умное, мужественное лицо в таком детском состоянии, что Облонский перестал смотреть на него.
Надобно заметить, что учитель был
большой любитель тишины и хорошего поведения и терпеть не мог умных и острых
мальчиков; ему казалось, что они непременно должны над ним смеяться.
Подошед к окну, постучал он пальцами в стекло и закричал: «Эй, Прошка!» Чрез минуту было слышно, что кто-то вбежал впопыхах в сени, долго возился там и стучал сапогами, наконец дверь отворилась и вошел Прошка,
мальчик лет тринадцати, в таких
больших сапогах, что, ступая, едва не вынул из них ноги.
Я прищуриваю глаза еще
больше, и она делается не
больше тех
мальчиков, которые бывают в зрачках; но я пошевелился — и очарование разрушилось; я суживаю глаза, поворачиваюсь, всячески стараюсь возобновить его, но напрасно.
Затем было сказано: «И
мальчику моему…» Тогда он сказал: «Я…» Но
больше не мог ничего выговорить.
В обыкновенное время дворовый
мальчик отгонял их
большою зеленою веткой; но на этот раз Василий Иванович услал его из боязни осуждения со стороны юного поколения.
«Ему не
больше шестнадцати лет. Глаза матери. Красивый
мальчик», — соображал Самгин, пытаясь погасить чувство, острое, точно ожог.
—
Большая редкость в наши дни, когда как раз даже
мальчики и девочки в политику вторглись, — тяжко вздохнув, сказал Бердников и продолжал комически скорбно: — Особенно девочек жалко, они совсем несъедобны стали, как, примерно, мармелад с уксусом. Вот и Попов тоже политикой уязвлен, марксизму привержен, угрожает мужика социалистом сделать, хоша мужик, даже когда он совсем нищий, все-таки не пролетар…
Такие добавления к науке нравились
мальчику больше, чем сама наука, и лучше запоминались им, а Томилин был весьма щедр на добавления. Говорил он, как бы читая написанное на потолке, оклеенном глянцевитой, белой, но уже сильно пожелтевшей бумагой, исчерченной сетью трещин.
По тротуару величественно плыл
большой коричневый ком сгущенной скуки, — пышно одетая женщина вела за руку
мальчика в матроске, в фуражке с лентами; за нею шел клетчатый человек, похожий на клоуна, и шумно сморкался в платок, дергая себя за нос.
У него был свой сын, Андрей, почти одних лет с Обломовым, да еще отдали ему одного
мальчика, который почти никогда не учился, а
больше страдал золотухой, все детство проходил постоянно с завязанными глазами или ушами да плакал все втихомолку о том, что живет не у бабушки, а в чужом доме, среди злодеев, что вот его и приласкать-то некому, и никто любимого пирожка не испечет ему.
И он повелительно указывал ему рукой на лестницу.
Мальчик постоял с минуту в каком-то недоумении, мигнул раза два, взглянул на лакея и, видя, что от него
больше ждать нечего, кроме повторения того же самого, встряхнул волосами и пошел на лестницу, как встрепанный.
— Нет, двое детей со мной, от покойного мужа:
мальчик по восьмому году да девочка по шестому, — довольно словоохотливо начала хозяйка, и лицо у ней стало поживее, — еще бабушка наша, больная, еле ходит, и то в церковь только; прежде на рынок ходила с Акулиной, а теперь с Николы перестала: ноги стали отекать. И в церкви-то все
больше сидит на ступеньке. Вот и только. Иной раз золовка приходит погостить да Михей Андреич.
Да и в самом Верхлёве стоит, хотя
большую часть года пустой, запертой дом, но туда частенько забирается шаловливый
мальчик, и там видит он длинные залы и галереи, темные портреты на стенах, не с грубой свежестью, не с жесткими
большими руками, — видит томные голубые глаза, волосы под пудрой, белые, изнеженные лица, полные груди, нежные с синими жилками руки в трепещущих манжетах, гордо положенные на эфес шпаги; видит ряд благородно-бесполезно в неге протекших поколений, в парче, бархате и кружевах.
И оттого у
мальчика всё
больше и
больше распухали губы, и он делал
большие усилия, чтобы не заплакать, полагая, что плакать в таких случаях стыдно.
Вернувшись в палату, где стояло восемь детских кроваток, Маслова стала по приказанию сестры перестилать постель и, слишком далеко перегнувшись с простыней, поскользнулась и чуть не упала. Выздоравливающий, обвязанный по шее, смотревший на нее
мальчик засмеялся, и Маслова не могла уже
больше удерживаться и, присев на кровать, закатилась громким и таким заразительным смехом, что несколько детей тоже расхохотались, а сестра сердито крикнула на нее...
Нехлюдову было легче с
мальчиками, чем с
большими, и он дорогой разговорился с ними. Маленький в розовой рубашке перестал смеяться и говорил так же умно и обстоятельно, как и старший.
Раз осенью, когда выдался особенно теплый денек, старик вывел из приваловского подъезда полуторагодового
мальчика с
большими серыми глазами: это был законный внук Василия Назарыча, Павел Привалов.
Штабс-капитан стремительно кинулся через сени в избу к хозяевам, где варилось и штабс-капитанское кушанье. Коля же, чтобы не терять драгоценного времени, отчаянно спеша, крикнул Перезвону: «Умри!» И тот вдруг завертелся, лег на спину и замер неподвижно всеми четырьмя своими лапками вверх.
Мальчики смеялись, Илюша смотрел с прежнею страдальческою своею улыбкой, но всех
больше понравилось, что умер Перезвон, «маменьке». Она расхохоталась на собаку и принялась щелкать пальцами и звать...
Он уже успел вполне войти в тон, хотя, впрочем, был и в некотором беспокойстве: он чувствовал, что находится в
большом возбуждении и что о гусе, например, рассказал слишком уж от всего сердца, а между тем Алеша молчал все время рассказа и был серьезен, и вот самолюбивому
мальчику мало-помалу начало уже скрести по сердцу: «Не оттого ли де он молчит, что меня презирает, думая, что я его похвалы ищу?
За канавкой же, примерно шагах в тридцати от группы, стоял у забора и еще
мальчик, тоже школьник, тоже с мешочком на боку, по росту лет десяти, не
больше, или даже меньше того, — бледненький, болезненный и со сверкавшими черными глазками.
— Господин Перхотин передал нам, что вы, войдя к нему, держали в руках… в окровавленных руках… ваши деньги…
большие деньги… пачку сторублевых бумажек, и что видел это и служивший ему
мальчик!
Илюша же и говорить не мог. Он смотрел на Колю своими
большими и как-то ужасно выкатившимися глазами, с раскрытым ртом и побледнев как полотно. И если бы только знал не подозревавший ничего Красоткин, как мучительно и убийственно могла влиять такая минута на здоровье больного
мальчика, то ни за что бы не решился выкинуть такую штуку, какую выкинул. Но в комнате понимал это, может быть, лишь один Алеша. Что же до штабс-капитана, то он весь как бы обратился в самого маленького
мальчика.
— Монах в гарнитуровых штанах! — крикнул
мальчик, все тем же злобным и вызывающим взглядом следя за Алешей, да кстати и став в позу, рассчитывая, что Алеша непременно бросится на него теперь, но Алеша повернулся, поглядел на него и пошел прочь. Но не успел он сделать и трех шагов, как в спину его больно ударился пущенный
мальчиком самый
большой булыжник, который только был у него в кармане.
Впрочем, ничему не помешал, только все две недели, как жил болезненный
мальчик, почти не глядел на него, даже замечать не хотел и
большею частью уходил из избы.
С тех пор, с самой его смерти, она посвятила всю себя воспитанию этого своего нещечка
мальчика Коли, и хоть любила его все четырнадцать лет без памяти, но уж, конечно, перенесла с ним несравненно
больше страданий, чем выжила радостей, трепеща и умирая от страха чуть не каждый день, что он заболеет, простудится, нашалит, полезет на стул и свалится, и проч., и проч.
Удэгейцы —
большие любители металлических украшений, в особенности браслетов и колец. Некоторые старики еще носят в ушах серьги; ныне обычай этот выходит из употребления. Каждый мужчина и даже
мальчики носят у пояса два ножа: один — обыкновенный охотничий, а другой — маленький кривой, которым владеют очень искусно и который заменяет им шило, струг, буравчик, долото и все прочие инструменты.
Выгонять перед вечером и пригонять на утренней заре табун —
большой праздник для крестьянских
мальчиков.
Он выставил свое свежее личико из-под рогожи, оперся на кулачок и медленно поднял кверху свои
большие тихие глаза. Глаза всех
мальчиков поднялись к небу и не скоро опустились.
Я отвернулся и быстрыми шагами стал спускаться с холма, на котором лежит Колотовка. У подошвы этого холма расстилается широкая равнина; затопленная мглистыми волнами вечернего тумана, она казалась еще необъятней и как будто сливалась с потемневшим небом. Я сходил
большими шагами по дороге вдоль оврага, как вдруг где-то далеко в равнине раздался звонкий голос
мальчика. «Антропка! Антропка-а-а!..» — кричал он с упорным и слезливым отчаянием, долго, долго вытягивая последний слог.
У второго
мальчика, Павлуши, волосы были всклоченные, черные, глаза серые, скулы широкие, лицо бледное, рябое, рот
большой, но правильный, вся голова огромная, как говорится с пивной котел, тело приземистое, неуклюжее.
Положено было, что
мальчики могут оставаться тут до 8 лет; тех, кому было
больше, размещали по мастерствам.
— Малину крал, — отвечал
мальчик с
большим равнодушием.
Ася (собственное имя ее было Анна, но Гагин называл ее Асей, и уж вы позвольте мне ее так называть) — Ася отправилась в дом и скоро вернулась вместе с хозяйкой. Они вдвоем несли
большой поднос с горшком молока, тарелками, ложками, сахаром, ягодами, хлебом. Мы уселись и принялись за ужин. Ася сняла шляпу; ее черные волосы, остриженные и причесанные, как у
мальчика, падали крупными завитками на шею и уши. Сначала она дичилась меня; но Гагин сказал ей...
Обед был
большой. Мне пришлось сидеть возле генерала Раевского, брата жены Орлова. Раевский был тоже в опале с 14 декабря; сын знаменитого Н. Н. Раевского, он
мальчиком четырнадцати лет находился с своим братом под Бородином возле отца; впоследствии он умер от ран на Кавказе. Я рассказал ему об Огареве и спросил, может ли и захочет ли Орлов что-нибудь сделать.
Не могу сказать, чтоб романы имели на меня
большое влияние; я бросался с жадностью на все двусмысленные или несколько растрепанные сцены, как все
мальчики, но они не занимали меня особенно.
Его мать овдовела и жила в
большой крайности, сын клал сам печку, когда она развалилась; надобно было приискать какое-нибудь ремесло;
мальчику далась грамота, и он стал наниматься писцом в магистрате.
Как
большая часть живых
мальчиков, воспитанных в одиночестве, я с такой искренностью и стремительностью бросался каждому на шею, с такой безумной неосторожностью делал пропаганду и так откровенно сам всех любил, что не мог не вызвать горячий ответ со стороны аудитории, состоящей из юношей почти одного возраста (мне был тогда семнадцатый год).
Жизнь… жизни, народы, революции, любимейшие головы возникали, менялись и исчезали между Воробьевыми горами и Примроз-Гилем; след их уже почти заметен беспощадным вихрем событий. Все изменилось вокруг: Темза течет вместо Москвы-реки, и чужое племя около… и нет нам
больше дороги на родину… одна мечта двух
мальчиков — одного 13 лет, другого 14 — уцелела!
Само собой разумеется, что такая работа не особенно спорилась, тем
больше, что помещик не давал засиживаться в подростках и
мальчика пятнадцати лет уже сажал на тягло.
Так же
Мальчик и амбар грачевский очистил… Стали к Грачеву обращаться соседи — и
Мальчик начал отправляться на гастроли, выводить крыс в лавках. Вслед за Грачевым завели фокстерьеров и другие торговцы, чтобы охранять первосортные съестные припасы, которых особенно много скоплялось перед
большими праздниками, когда богатая Москва швырялась деньгами на праздничные подарки и обжорство.
Кипяток в семь часов разливали по стаканам без блюдечек, ставили стаканы на каток, а рядом — огромный медный чайник с заваренным для колера цикорием. Кухарка (в мастерских ее звали «хозяйка») подавала по куску пиленого сахара на человека и нарезанный толстыми ломтями черный хлеб. Посуду убирали
мальчики. За обедом тоже служили
мальчики. И так было во всей Москве — и в
больших мастерских, и у «грызиков».
Мастера бросали работу, частью усаживались, как работали, «ноги калачиком», на катке вокруг чашек, а кому не хватало места, располагались стоя вместе с
мальчиками и по очереди черпали
большими деревянными ложками щи.
В два «небанных» дня недели — понедельник и вторник —
мальчики мыли бутылки и помогали разливать квас, которым торговали в банях, а в «банные» дни готовили веники, которых выходило, особенно по субботам и накануне
больших праздников, в некоторых банях по три тысячи штук.
Мальчики скрылись в
большом монастырском огороде, между густыми порослями гороха и фасоли.
Это был высокий худощавый
мальчик, несколько сутулый, с узкой грудью и лицом, попорченным оспой (вообще, как я теперь вспоминаю, в то время было гораздо
больше людей со следами этой болезни, чем теперь).
Закончилось это
большим скандалом: в один прекрасный день баба Люба, уперев руки в бока, ругала Уляницкого на весь двор и кричала, что она свою «дытыну» не даст в обиду, что учить, конечно, можно, но не так… Вот посмотрите, добрые люди: исполосовал у
мальчика всю спину. При этом баба Люба так яростно задрала у Петрика рубашку, что он завизжал от боли, как будто у нее в руках был не ее сын, а сам Уляницкий.
И сам я, казалось, всегда был таким же
мальчиком с
большой головой, причем старший брат был несколько выше меня, а младший ниже…